Повесть о безымянном духе и черной матушке
(Сборник повестей: «Песнь», «Апокриф или сон про ангела», «Урсус, сиречь медведь», «Невеселая сказка для потерянных душ», «Повесть о безымянном духе и черной матушке», «Ключик»)
М., Критерион, 2004
Правильней всего определить жанр вошедших в книгу повестей – философские притчи. Если брать современных писателей, они ближе всего к произведениям Коэльо, хотя гораздо меньше адаптированы к массовому читателю. Написаны повести в разной стилистике: к примеру, в «Песни» звучат отголоски древнеиндийского эпоса, в «Апокрифе» - действительно раннехристианских апокрифов, в «Урсусе» - российского сказа; «Ключик» - слегка стилизован под школьный учебник. Объединяет их устремленность героев-рассказчиков, будь то ангел, царевич или медведь, к истине, к познанию истинных ценностей. В первых пяти повестях действие происходит в условном, фантастическом пространстве. В последней – «Ключик», подробно описано пространство самое реальное - уголок Москвы, где прошло детство автора. Эта повесть действительно – ключ к книге, так как ее загадочные пространства находят соответствие в детском мире автора, преображенном его фантазией.
Дать более точное представление о книге могут отзывы критиков:
«Давыдовская проза по всем формальным признакам, да и по сути есть поэзия… Под иногда сбивчивый ритм метронома живет и ветвится эта проза, она развивается по законам контрапункта».
(О первом, неполном издании Юрий Стефанов и Алексей Туманский, «Литературное обозрение» №3, 1997)
«Это все истории про судьбы, понятые как жизни… Предпоследняя главка … классический пример Большого Символического Обмена… Превращение в звезды – не только операция подчеркнуто эстетическая и «красивая»… Это в общем перспективный жест, ибо звезды небесные, а небо наверху».
(О первом, неполном издании Егор Стрешнев (Вячеслав Курицын), «Октябрь» №12, 1997)
«Основная часть книги Давыдова – современные притчи… Персонаж принципиально не определен, это странник с непристающим к нему именем… Полутона. Сумеречное зрелище. Любая притча – странствие, но притчи Давыдова скорее путешествие в пейзаже памяти, во внутреннем пейзаже…Современную притчу рассказывает не учитель и не юродивый. Персонаж Давыдова как правило расщепляется на несколько лиц – в надежде понять что-то через точку зрения другого, через диалог».
(Александр Уланов, «Новое литературное обозрение» №72, 2005)
«Как назвать давыдовскую вещь – ”апокрифическая повесть”, или, к примеру, “мифосказ”, - критики разберутся. Но отыскать у кого-нибудь образцы подобного письма довольно затруднительно… У Давыдова Автор – демиург… а потому почти все давыдовские новеллы космогоничны».
(Евгений Блажеларский, «Итоги» №41, 2005)
«Очень непривычная сегодня средневековая манера письма… Текст при этом лишен высокопарности, более того, скрашен живительной толикой юмора».
(«Знамя» №2, 2005)
Три шага к себе…
Трилогия из романов: «Ноль», «Сто дней», «Ночка»
М., Наука (серия «Русский Гулливер), 2005
Интеллектуальная задача трилогии Александра Давыдова — исследование одной из «нулевых» эпох, то есть не маркированных сколь бы то ни было значимыми историческими событиями. По мнению автора, подобные эпохи, выпадающие из исторической памяти человечества, необычайно важны, так как именно в эти периоды исподволь вызревает новое сознание, чтобы заявить о себе в «значимую» эпоху. Автор проводит аналогию между такими «пустотами» и паузами в музыкальном произведении. Свою задачу автор решает художественными средствами, проводя своего рода эксперимент. Каждый из трех субъектов повествования, — личность во всей психологической полноте, — помещен в ситуацию интеллектуального и духовного вакуума, преодоление которой требует исключительного эмоционального и умственного напряжения.
Самая объемная и интересная публикация [в сборнике «Весть»] — «Сто дней» Александра Давыдова… Постепенно формируется космология призрачного мира безумного повествователя, структурированная некими ключевыми словами: небо, земля, луч, колос, зерно, снег, сокровище, безвременье и т.д. Многие сцены романа и образы очень красивы, а язык полон игры слов и юмора.
(Д. Бартон Джонсон, “Slavic and East European Journal)
Давыдов писатель сильный и весьма своеобразный. Представленная в книге «Три шага к себе…» трилогия, несомненно вызовет ассоциации с знаменитой трилогией Беккета. Отличие Давыдова от франко-ирландского коллеги – в гораздо большей живости развертывающегося языка, как формирующего текст самостоятельного процесса.
(Данила Давыдов, «Книжный дайджест», октябрь 2005).
Текст во всех трех повестях («Три шага к себе…») – не действие, а авторский монолог… Это мысль, проверяющая, проживающая себя… У повестей Давыдова есть несомненные точки соприкосновения с литературой Ничто (например, с Морисом Бланшо), понимающей невозможность мира… Книга выбирает читателя - согласен ли он предпринять работу понимания или отмахнется.
(Александр Уланов, «Дружба народов» №8, 2006).
49 дней с родными душами
М., Время, 2005
Жанр книги можно определить, как документальный роман. Это воспоминания автора о своей семье, своем детстве, но больше не о событиях, а об их психологическом восприятии, сначала ребенком, а потом взрослым человеком. В первую очередь, о своем отце Давиде Самойлове, одном из крупнейших русских поэтов второй половины XX века, который, впрочем, ни разу не назван по имени. Тому причиной стремление автора выявить общие психологические основы семейных взаимоотношений, которые продолжаются и после смерти близких людей; воссоздать семейную мифологию. Учитывая почти мифологическую для него значимость давно ушедших людей, он обозначил семейные роли большой буквой: Мама, Отец, Дедушка, Бабушка, Няня, - не раскрывая имен и фамилий. Написаны воспоминания в форме дневника, который автор вел ровно 49 дней. Название документального романа соответствует реальному времени, когда он сочинялся, буквальны и даты. К роману примыкает небольшая повесть «Ключик» с подзаголовком «Учебник по географии моего детстве», входящая в цикл «Повесть о безымянном духе и черной матушке», тоже документальная, в которой описывается квартира, где автор жил в детстве, дом и окружающий его московский городской ландшафт. Поэтому оба произведения допустимо публиковать под одной обложкой.
Свидетель жизни
М., Зебра-Е, 2006
Роман соединяет элементы интеллектуального психологического детектива и мистического триллера. Герой, возможно, психически нездоровый человек убегает то ли от действительных, то ли от воображаемых преследователей, попадая в различные, часто фантастические, почти всегда опасные, ситуации. Он предполагает какую-то свою вину, однако не может или не хочет ее четко вспомнить. Героя сопровождает молчаливая женщина, на которую он проецирует все значимые для него женские образы. Читателю предлагается догадаться, реальная ли это женщина или фантом его воображения? Да и кто сам герой – безумец или незадачливый бизнесмен, убегающий от своих кредиторов? Читатель должен, по замыслу автора, пытаться вместе с героем отыскать истину в лабиринте ложных разгадок. В ходе повествования предлагаются различные версии происходящих событий, которые найдут объяснение только в самом конце. Оказывается, это был метод лечения, примененный к нему психотерапевтом, нечто вроде психодрамы. Впрочем, читатель должен сам оценить, вполне ли достоверна развязка. В романе отражены реалии российской жизни 1990-х годов.
Вот пример того, как роман воспринимается опытным читателем:
«Конфликт внешнего и внутреннего миров в романе реализуется в пространстве подмен и взаимных отображений на грани выбора между безумием и неврозом. Так выявляется умопомрачительная и временами душераздирающая головоломка: неподконтрольная сознанию глубинная психика выведенного из себя лирического героя – иная и не самая худшая его половинка, его темная сторона Луны… Идея воплощена. Воплощение идеально».
(Поэт и критик Евгений Даенин, «Новое время» №40, 2006)
TEMOIN OCCULAIRE DE LA VIE
Moscou, Editions Zebra-E, 2006
Ce roman est a la fois le policier intellectuel et psychologique et le triller mystique. Son personnage principal, probablement psychiquement detraque, fuit ses poursuivants reels ou imagines et se retrouve en situations diverses, souvent fantastiques mais presque toujours perilleuses. Il suppose une certaine faute, une culpabilite de sa part mais ne peut pas ou ne veut pas se souvenir de quoi s’agit-il exactement. Il est accompagne d’une femme muette sur laquelle il projette toutes les images feminines qui ont de l’importance pour lui. Le lecteur est invite a deviner si cette femme est reelle ou n’est que fruit de l’imagination de ce personnage. Mais qui est lui-meme, ce mysterieux personnage : un fou ou un homme d’affaires malchanceux qui fuit ses creanciers ? Suivant l’intention de l’auteur, le lecteur doit tenter de trouver la verite dans le labyrinthe des fausses solutions aux enigmes. La narration propose des diverses versions des evenements dont l’explication n’apparaitra qu’a la fin. On comprendra alors que ce n’etait que le traitement applique au personnage par un psychotherapeute, une sorte de psychodrame. Cependant, le lecteur est appele a apprecier lui-meme si le denouement est tout a fait vraisemblable. Le roman reflete les realites de la vie en Russie dans les 90 du siecle dernier.
Et voici comment percoit ce roman un lecteur experimente :
«Le conflit entre le monde exterieur et le monde exterieur est presente dans ce roman dans un espace des substitutions et des reflets et images reciproques a la frontiere entre la folie et le nevrose. Ainsi se revele le casse-tete abracadabrant et parfois dechirant : la mentalite abyssale et echappant a la conscience du personnage lyrique hors de lui est sa moitie tout a fait autre, differente et de loin la pire, sa face cachee de la Lune… L’idee est incarnee. L’incarnation est ideale ».
(Eugene DAENINE, poete et critique, revue «Novoe vremya», N° 40, 2006)
Quarante-neuf jours en compagnie des proches
Moscou, Editions Vremya, 2005
On pourrait dire que c’est un roman documentaire. Il s’agit en fait de souvenirs de l’auteur de sa famille, son enfance mais plutot non pas des evenements proprement dites mais de leur perception psychologique, d’abord la perception d’enfant, puis celle d’adulte. Tout d’abord il parle de David Samoilov, son pere, l’un des plus grands poetes russe de la deuxieme moitie du XXe siecle. Pourtant, son nom n’est jamais evoque, car l’auteur aspire a mettre en evidence les fondements psychologiques generaux des relations familiales qui se prolongent et continuent meme apres le deces des proches. L’auteur tend a reconstituer la mythologie familiale. Se fondant sur l’importance quasi mythique pour lui des proches depuis longtemps decedes, il designe les roles familiaux avec un majuscule : Maman, Pere, Grand-pere, Grand-mere, Nounou, sans devoiler leur noms et prenoms. Ses souvenirs sont presentes sous forme de journal intime ecrit par l’auteur en espace de quarante-neuf jours exactement. Le titre de ce roman documentaire correspond au laps reel du temps pendant lequel il fut ecrit ; les dates sont reelles aussi. Le roman est accompagne du petit recit « La petite clef » (dont le sous-titre est «Le Manuel de geographie de mon enfance ») qui fait partie du cycle «Legende de l’esprit sans nom et de la Nonne des tenebres». Ce recit est aussi documentaire et met en scene l’appartement ou l’auteur a vecu dans son enfance, l’immeuble et l’environnement urbain moscovite. C’est pourquoi il est parfaitement justifie de publier les deux oeuvres dans un seul volume.
Legende de l’esprit sans nom et de la Nonne des tenebres
Recueil des recits et nouvelles « Le Chant », « L’apocryphe ou L’Ange reve », «L’Ursus ou simplement l’ours », « Le conte triste pour les ames egarees », «La legende de l’esprit sans nom et de la Nonne des tenebres », «La petite clef ».
Moscou, Editions Criterion, 2004
Il serait le plus opportun et juste d’appeler ces recits et nouvelles de paraboles philosophiques. Si on veut les comparer a d’autres auteurs contemporains, ces oeuvres sont surtout proches aux celles de Coelio, bien qu’elles sont bien moins adaptees a la perception de lecteur de masse. Leurs manieres d’ecritures sont tres differentes : dans «Le Chant », par exemple, resonnent les retentissements de la poesie epique indienne ancienne. On entend l’echo des legendes slavonnes dans «L’Ursus ». «La petite clef » est legerement deguisee en livre d’ecole. Ce qui est commun a toutes ces oeuvres, c’est l’aspiration a la verite et a la decouverte des vraies valeurs de leurs personnages conteurs : l’Ange, le Tsarevitch ou l’Ours. L’action des cinq premieres nouvelles se deroule dans un espace virtuel. La derniere, « La petite Clef », met en scene un espace des plus reels, un petit coin de Moscou ou l’auteur a passe son enfance. Cette nouvelle est une veritable clef du livre, puisque ses espaces mysterieux trouvent leur equivalent dans le monde d’enfant de l’auteur transfigure et transforme par son imagination.
Et voici ce que disent les critiques de ce livre :
« Sans conteste et en toute evidence, de forme et de fond, les ecrits de DAVYDOV sont la Poesie. Sous le rythme parfois claudicant sa prose vit et se ramifie suivant les lois du contrepoint.
(Youri STEFANOV et Alexei TOUMANSKI, a propos de la premiere edition incomplete, journal «Revue Litteraire», N° 3, 1997)
« Tout cela, ce sont les histoires des destins, des vies… L’avant-dernier chapitre represente l’exemple classique de la Grande Echange Symbolique… La transformation en etoiles n’est pas seulement l’intervention chirurgicale deliberement « esthetique », « plastique » et « enjolivee »… En un mot, c’est un geste perspectif, puisque les etoiles sons celestes et le ciel est au-dessus de nous et nous surplombe ».
(Egor STRECHNEV (Viatcheslav KOURITSYNE), a propos de la premiere edition incomplete, revue «Octobre », N° 12, 1997)
« Ce livre de Davydov se percoit surtout et essentiellement comme des paraboles contemporaines… C’est par principe que le personnage principal est flou et n’a pas de nom. C’est un vagabond, un pelerin a qui un nom ne sied point… Demi-tons, spectacle crepusculaire. Toute parabole est un depaysement, un voyage, un pelerinage, mais celles de Davydov sont plutot le voyage dans les meandres de sa memoire… Cette parabole contemporaine nous est contee non pas par un sage ou un faible d’esprit. Le personnage de Davydov se desagrege, en general, en plusieurs personnages dans l’espoir de comprendre quelque chose a travers la vision d’un autre, a travers le Dialogue ».
(Alexandre OULANOV, «Nouvelle Revue Litteraire» (NLO), N° 72, 2005)
« Comment appeler l’oeuvre de Davydov : Recit apocryphe ou, pourquoi pas, « conte-mythe» ? Les critiques trouveront bien. Mais il serait tres difficile de rencontrer chez un quelconque autre auteur des echantillons de pareille ecriture… Chez Davidov l’Auteur est demiurge… et donc tous ses personnages sont cosmogoniques.
(Evgueni BLAJELARSKI, revue « Itogui», N° 41, 2005)
« C’est une maniere d’ecriture tres inhabituelle a nos jours… De plus, le texte est denue d’emphase. Il est plutot embelli par une parcelle vivifiante d’humour ».
(Revue «Znamya», N° 2, 2005)
LE GLAIVE DE BOIS
(Inedit)
Ce livre comprend deux nouvelles, deux contes. La premiere, «Le Glaive de bois », est plutot une fantaisie. On pourrait dire qu’elle se decline comme un precis des connaissances basees sur le christianisme et melees au sujet qui conte l’aventure. On nous raconte l’histoire d’un certain Gamin et de son amie, une enfant trouvee. Ce n’est qu’a la fin de la narration qu’on nous devoile leurs vrais noms. L’action evolue dans un vaste espace geographique. Apres maintes aventures les personnages se retrouvent a l’Extreme Orient russe ou ils tombent entre les mains des contrebandiers. Ensuite, le destin emporte le Gamin en Chine ou il recoit l’enseignement aupres d’un vieux sage taoiste. Cette nouvelle est tissee de motives des contes russes, des romans des chevaliers, d’images cinematographiques tirees de films de karate si chers aux enfants d’aujourd’hui, de science fiction … Le fond historique est present aussi : les echos d’evenement reels d’histoire des temps nouveaux. L’auteur s’emploie a nous enseigner sans sermon ou edification. Les principes ethiques et le symbolisme mystique sont incrustes dans le tissu de la narration. La nouvelle est fondee sur le motif tres repandu dans les contes de fees : tres symboliquement est presente le rite d’initiation de l’adolescent. Ainsi, l’homme impuissant devient Vainqueur apte a prendre le dessus des forces du Mal. Le gamin terrasse le principal scelerat, le robot venu de l’espace, avec son glaive de bois, et epouse sa fiancee.
Le deuxieme conte, « Le petit garcon et la petite fille » met en scene les memes personnages. C’est le prolongement de l’histoire de ceux de la premiere nouvelle. Comme auparavant, le sujet est base sur la formation de la personnalite des heros de ce conte qui traversent maintes epreuves : le combat avec des pirates et un nouveau affrontement avec le robot de l’espace. Comme il sied a tout conte, la fin est heureuse.
Ce livre est destine aux enfants de neuf ou dix ans. Il sera illustre en couleur.
